Старческий грех - Страница 28

Сзади за нами по-прежнему скакал жандарм.

– Барынька тут одна была. Он с ней снюхался и всыпал за нее в Приказ деньги графа Араксина! – объяснил мне коротко полицмейстер.

– Где ж она теперь?

– Да она-то ладила было прямо из деревни в Питер махнуть. На постоялом дворе уж я ее перехватил. Сидит теперь там под караулом.

Перед маленьким деревянным домом полицмейстер велел остановиться. Отворив наотмашь калитку, он прошел по двору и на деревянном прирубном крыльчике начал стучать кулаком в затворенную дверь. Ее отворила нам впотьмах баба-кухарка.

– Дома барин? – спросил полицмейстер.

Она что-то такое мыкнула нам в ответ. Полицмейстер, так же нецеремонно отворивши и следующую дверь, вошел в темное зальцо.

– Вставайте, от губернатора к вам приехали! – сказал он громко.

В соседней комнате что-то зашевелилось… шаркнулась спичка и загорелась синевато-бледным пламенем: Иосаф, босой, с растрепанными волосами и накинув наскоро халатишко, вставал… Дрожащими руками он засветил свечку и вытянулся перед нами во весь свой громадный рост. Я почти не узнал его, до того он в последнее время постарел, похудел и пожелтел.

Надобно сказать, что и до настоящей ужасной минуты мне было как-то совестно против него. Служа с ним уже несколько лет в одном городе, я видался с ним чрезвычайно редко, и хоть каждый раз приглашал его посетить меня, но он отмалчивался и не заходил. Теперь же я решительно не знал, куда мне глядеть. Иосаф тоже стоял с потупленными глазами.

– Там барыня одна показала, что вы внесли за нее в Приказ деньги графа Араксина, – начал полицмейстер прямо.

– Где же она теперь-с? – спросил Иосаф вместо всякого ответа.

– Она здесь… теперь только вам надо дать объяснение, что вы действительно внесли за нее. Она этот долг принимает на себя.

– Как же это она принимает? – спросил опять Иосаф.

– Так уж, принимает, пишите скорее! Вот тут и чернильница есть, – проговорил полицмейстер и, оторвавши от предписания белый поллист, положил его перед Иосафом. Тот с испугом и удивлением смотрел на него. Как мне ни хотелось мигнуть ему, чтобы он ничего не писал, но – увы! – я был следователем, и, кроме того, косой глаз полицмейстера не спускался с меня.

– Пишите скорее! Губернатор дожидается, – сказал полицмейстер спокойнейшим голосом.

Иосаф взялся за перо. Полицмейстер продиктовал ему в формальном тоне, что он, Ферапонтов, действительно деньги графа Араксина внес за Костыреву. Иосаф написал все это нетвердым почерком. Простодушию его в эту минуту пределов не было.

– Ну, вот только и всего, – проговорил полицмейстер, засовывая бумагу в карман. – Теперь одевайтесь!

– Куда же-с? – спросил Иосаф.

– Куда уж повезут, – отвечал полицмейстер.

Иосаф начал искать свое платье; на глазах его видны были слезы. Я не в состоянии был долее переносить этой сцены и вышел; но полицмейстер остался с Ферапонтовым и через несколько минут вывел его в шинели и теплой нахлобученной фуражке. Выходя из комнаты, он захватил с собою свечку и, затворив двери, вынул из кармана сургуч, печать и клочок бумаги и припечатал ее одним концом к косяку, а другим к двери.

– Вот так пока будет; осмотр завтра сделаем. Горлов! – крикнул он.

К крыльчику подъехал жандарм.

– Спешься и отведи вот их в острог! – проговорил полицмейстер, указав головой на Иосафа.

Что-то вроде глухого стона вырвалось из груди того.

Солдат слез с лошади.

– Привяжи его поводом за руку и отведи.

Солдат стал исполнять его приказание. Иосаф молча повиновался, глядя то на меня, то на полицмейстера.

– Позвольте мне по крайней мере лучше отвести господина Ферапонтова! – сказал я.

– Нет-с, так от губернатора приказано, – отвечал полицмейстер. – Отправляйся! – крикнул он на жандарма, и не успел я опомниться, как тот пошел.

Иосаф и лошадь последовали за ним.

– Зачем же это так приказано? – спросил было я; но полицмейстер не удостоил даже ответом меня и, сев на свои пролетки, уехал.

Я невольно оглянулся вдаль: там смутно мелькали фигуры Ферапонтова, жандарма и лошади. «Господи! Хоть бы он убежал», – подумал я и с помутившейся почти головой от того, что видел и что предстояло еще видеть, уехал домой.

XIII

По делу Ферапонтова, под председательством полицмейстера была составлена целая комиссия: я, стряпчий и жандармский офицер.

Часов в десять утра мы съехались в холодную и грязную полицейскую залу и уселись за длинным столом, покрытым черным сукном и с зерцалом на одном своем конце. Занявши свое председательское место, полицмейстер стал просматривать дело. Выражение лица его было еще ужаснее, чем вчера.

Стряпчий, молодой еще человек, беспрестанно покашливал каким-то желудочным кашлем и при этом каждый раз закрывал рот рукою, желая, кажется, этим скрыть весьма заметно чувствуемый от него запах перегорелой водки. Жандармский офицер модничал. Я взглянул на некоторые бумаги – это были показания, отобранные полицмейстером в продолжение ночи от разных чиновников Приказа, которые единогласно писали, что Ферапонтов действительно в тот самый день, как принял деньги от бурмистра, внес и за Костыреву. Дело таким образом бедного подсудимого было почти вполовину уже кончено.

Через полчаса тяжелого и неприятного молчания рука в жандармской рукавице отворила одну из дверей, и в нее вошел Иосаф, совсем уже склоченный и с опавшим, до худобы трупа, лицом.

Полицмейстер не обратил на него никакого внимания. Иосаф прямо подошел к столу.

– Все, что я-с вчера писал, неправда! – проговорил он заметно насильственным голосом.